miscellaneous

ПЬЕСА ДЛЯ ОРКЕСТРА

ГОЛОС ЗАРИ Bruu - unBB
. N голос голос
uu голос и заря + +голос+свет свет свет
u. голос голос голос зари
u. голоса вещей голос голос голос голос
R. голос ==== голос самолет
B - +++++++голос+пашущие люди люди люди люди
B... голос голос башня... любовь человек
NO... голос+голос+люди пашущие в сердце
uV.. голос голос+ вавилонская башня... пахарь
--. голос гора долина гора вавилонская башня
пляшущий человек
u. новый голос вавилонская башня
B. новый голос голос звонка люди
B. новый тихий голос ру... люди
НОВЫЙ ГОЛОС башня башня башня башня
люди люди

Хирадо Рэнкити


***
Из всех фраз

самая главная:
все равно.
Ненавидеть все равно что,
обнимать все равно кого,
петь все равно о чем,
любить все равно кого.

Генри Парланд

ГОНЧИЕ НЕБЕС

Я бежал от Него

сквозь ночи и дни, под сводами лет,
в лабиринтах мозга, за мглою слез,
на раскатывающийся смех, -
и рушился
в зияющие мраки ужаса
от шагов Погони
неторопких, спокойных, величавых,
и шаги били в слух, но сильней бил Глас:
"Кто предал Меня, того всё предаст".
Я оправдывался пред Ним,
прикрывал мой дух клочьями добрых дел,
но Страх меня гнал, а Любовь за мной гналась,
и я знал, она - Любовь, но было тяжко
обрести Его и лишиться всего.
Я скрывался - Он ввивался в щель,
и мой страх был быстр, но Любовь Его - быстрей;
я стучался, где кончается свет,
в золотые ворота звезд и в серебряные - лун,
и заре говорил: "спеши!", вечеру: "скорей!",
в синий луг небес я закутывался от грозной Любви,
я молил Его слуг,
но их верность была мне отказ.
Я хватался за гривы всех ветров,
но и в синих степях,.
но и в черном плеске молний вкруг громовых осей
Страх меня гнал, а Любовь за мной гналась,
и все тот же шаг, и все тот же Глас:
"Кто в себе Меня не скрыл, тот не скроется никем".
Я не смел вскинуть взор во взор мужей и жен, -
но в младенческих лучистых очах,
мне казалось, светится мне ответ.
Я вникал,
но их ангел,вцепясь в льняные кудри, взносил их прочь
Я вскричал: Мать Природа, дай мне долю меж твоих чад:
губы в губы, руки в руки, кудри в кудри,
в четырех ветрах твоих стен,
под лазорью прозрачного шатра -
причаститься чаше
светлых слез вселенской Весны!
И стало так:
сын Природы, я врос в ее таинства,
разумел, как морщится небо,
как над морем пенятся облака -
с ними я рождался и умирал,
и со мной они радовались и печалились.
Я смеялся утром, ликовал в полдень,
я был тяжек Истиною,
когда свечи звезд мерцали у гроба дня;
в сладких ливнях была соль моих слез;
я вжимался сердцем
в жар и трепет красных закатов, -
но не легче было тоске.
По седым щекам небес засыхали
мои слезы - мы не знали друг друга:
Мачеха Природа,
ее звук не шевелил мне ума,
я кричал, а она была нема.
В синей ткани стыли ее сосцы,
и ни капли иссыхавшему горлу.
А Погоня - тот же шаг, тот же Гром:
"Ничто - для тебя, если ты не для Меня!"
Голый,
брошенный на колени,
трепетал я бича Твоей любви.
В похоти силы моей
я сотряс столпы своих дней, -
и вся жизнь моя рухнула мне на темя:
годы - в груды, юность - прах меж развалин,
всходит дым из расселин дней,
больше нет
снов сновидцу, струн песнетворцу:
рвется цепь цветов,
безделушкой качавшая на запястье
земной шар, слишком тяжкий горем.
Ах, Твоя ли любовь - как стебель
красноцвета, где нет места иным цветам?
О, Чертежник Бескрайности,
Ты заране ль жжешь стволы на уголь черте?
Сердце мое - болото
слез, что каплют с плакучих ив ума.
Так - днесь; что - впредь?
Мякоть - горечь, какова ж скорлупа?
Дни мои - туман,
лишь гремит труба с оплотов Вечности,
и туман, колыхнув, мелькает башнею.
Но я внял трубе
и познал Трубящего,
лишь узрев его, высящегося ввысь,
в темном пурпуре, в кипарисном венце.
Ах, наши ли жизни - Твоя Жатва?
Наша ль смерть - перегной Твоим полям?
И гнавшийся за мной
грянул Голос разом со всех сторон:
"Где твоя земля?
Эти ли она дребезги и черепья?
Вот: всё бежит тебя, как ты бежишь Меня!
Бренный, жалкий, всечуждый,
в ком ты ждешь, - он сказал, - любви?
Людская любовь - от людских заслуг:
в чем заслуга твоя,
меж глиняных комьев самый грязный ком?
Кто полюбит тебя, ничтожного,
кроме Меня?
Я брал у тебя -
чтобы взятое нашел ты в Моей руке;
ты ли нищ,
коль добро твое в Моих закромах?
Вот тебе Рука Моя: встань!"
Шаг смолк.
Этот мрак -
от ласкающе ль простертой Руки?
"Самый малый, самый темный, самый милый,
Это Я - кого ты искал!
Тот гонит Любовь, кто гонит Меня.

Фрэнсис Томпсон

***
Я не знаю, девица, куда все катится,
И не знаю, девица, куда мне деться.
Где у всех богородица, - у нас каракатица,
Лучше не видеть ее младенца.

Это хорошее место, девица:
Здесь вообще не надо надеяться.
Просто смотришь, как век заменяет век,
А снег падает в снег.

Так что, девица, сядем под деревце,
И станем дарить зверям имена.
А когда все это куда-нибудь денется,
Ты родишь другого меня.

В такую же смерть - другого меня.

Иван Давыдов


БЛИЗНЕЦЫ

Близнецы, еще внутри у фрау,
в темноте смеются и боятся:
"Мы уже не рыбка и не птичка,
времени немного. Что потом?
Вдруг Китай за стенками брюшины?
Вдруг мы девочки? А им нельзя в Китай".

Григорий Дашевский  


ТРИДЦАТЬ ПЕРВОГО ЧИСЛА

     Тридцать первого числа
      в небе лампа расцвела,
      тыща жёлтиков стояла,
      а кругом трава росла.

Гроздья белые с каштанов грузно свешивались вверх.
Мы носили нашу сумку в продуктовый магазин,
мы меняли наши деньги на картошку и батон,
мы смотрели, что бывает тридцать первого числа.

      Тридцать первого числа
      лета красная пришла.
      Пудель белая бежала,
      мелким хвостиком трясла.

Серый ворон хрипло крякал шерстяною головой.
С червяком скакал довольный предпоследний воробей.
Кот мяукал христа ради, разевая нервный рот,
с ним задумчиво ходила кошка, полная котят.

      Тридцать первого числа
      жизнь весёлая была,
      даже музыка играла
      тридцать первого числа.

В третьем-пятом магазине мы купили молока.
Нам играли трали-вали в полыселой голове.
Мы смотрели мульти-пульти в минусовые очки,
и тягучим чёрным мёдом солнце плавилось во рту.

      Тридцать первого числа
      наша очередь пришла,
      чья-то ласточка летела,
      Лета красная текла.

А за нею, ближе к ночи, нам отведать довелось
асфоделевого мёда на цветущем берегу,
где стоим мы, прижимая к нашей призрачной груди
две картонные коробки с порошковым молоком.

Александр Левин


ДА ЛЮБОЕ НЕБО СОЙДЕТ
 
в моей аллилуйе застряла кость
выйдет грязная вся в крови
было место на карте, его съели волки
было шесть банок пива и шесть кусков
под этим злым и чрезмерным солнцем
кое-кто целыми днями растерян
кое-кто кричит громко, что он прозрел
в основном кое-кто слишком много вкалывает где-то по ходу дела
у меня был патент на обрезанье моих ушей, а потом накатила херня
у меня был патент, он светился и улыбался
власти по всем каналам трясли свою куколку вуду
часами трясли, так ничего и не вытрясли
лишь какое-то небо
да любое небо сойдет, сказала кость, что застряла в моей аллилуйе
любое небо взойдет на место свидетеля
вознесет где-то по ходу дела
кое-кто взаперти в темной комнате говорит с Богом
кое-кто не может ни с кем говорить
в основном кое-кто схлопотал приговор где-то по ходу дела
потряси сломанным волшебством в накатившем дурацком дожде
потряси сломанным снаряжением для побега
да любое небо тебя поцелует в плечо горящее
когда ты побежишь к уходящему свету
да любое небо
тебе не откажет
когда кислород
не даст тебе напитаться
поскольку увидел
дно кричащей коробки попкорна
а призы, малыш,
вовсе не те, что нам воображались
сам ведь знаешь, малыш, что призы
вечно не таковы,
какими воображают
себя.
 
Скотт Уаннберг 


НА УЛИЦЕ

I

Гвоздями чужих глаз
прибитая к тротуару,
не могу поднять головы.
Вывески, кривясь искалеченными ртами,
насмешливо разрывают платье.
Испуганно синеет прячущееся тело,
от цепкой боли
свиваясь в клубок.

Бежать -
но нельзя,
на ногах
выросли
гранитные сапоги.

II

Обидно чужие
улыбочки,
ухмыляясь гнилыми зубами,
зловонно липнут к платью:
и спина,
обвешанная гирями взглядов,
остро хрустит от боли,
как телега,
нагруженная свинцом.

Ада Владимирова


ПЛОДОНОСЯЩИЕ

Мне нравится беременный мужчина
Как он хорош у памятника Пушкина
Одетый серую тужурку
Ковыряя пальцем штукатурку
Не знает мальчик или девочка
Выйдет из злобного семечка?!

Мне нравится беременная башня
В ней так много живых солдат
И вешняя брюхатая пашня
Из коей листики зеленые торчат.

Давид Бурлюк 


***
Девчоночка-сестра с кудрявой головою
По солнышку идет, как нераскрытый цвет,
Ее оборочки внимательной толпою
С картавым шепотом за ней теснятся вслед.

Крутое облако над ней остановилось,
Задетый лист, как жук, по воздуху скользит...
Уже заря ее в тумане всполошилась,
Играет крыльями, как будто полетит.

Она, сестреночка, еще о том не знает -
С трехлицей куколкой играет на крыльце,
Трехлицей куколкой ее заря ступает
По небу сонному в младенческом чепце.

Фредерика Наппельбаум


ПРАЗДНИК

На деревне нашей праздник небывалый
каждый кустик приосанился раскрылся
расцвела душа-крапива на приволье
в позаброшенных домах сияют окна
По проселочной пыли – нарядной звонкой
в колеснице запряженной воробьями
проезжает долгожданная богиня
заливается трепещущая стая
Все в порядке – полюбуйся Афродита
ничего хвала богам не изменилось
в колесе смеются солнечные спицы
в клубе ветер пляшет пьяный от восторга
и поет тебя блаженная калитка
на единственной петле своей качаясь
и вороны греют клювы на припеке
так же праздно так же томно как обычно
времена у нас по-прежнему античны
Если я и вправду стану глиной
подорожной подмосковной рыжей глиной
и меня не позабудет легкий обод
и по мне прокатит счастье золотое

Ирина Ермакова


ПСАЛОМ I

1.

Блажен муж иже не иде на сборища нечестивых
как-то
не посещает собраний ЖАКТа
и кооператива
не сидит за столом президиума —
просто сидит дома

2.

Соседи поднимают ор —
не вылезает в коридор
(не стоит на пути грешных)

3.

Три страшных
удара
в дверь
— Убил! Убил! — из коридора

4.

Лампу зажги
хочешь — можешь прилечь
о законе ЕГО
размышляй день и ночь
сосредоточь...

5.

И вот —
дерево
омываемое потоками вод:
и ствол
и лист
и цвет
и плод

6.

Весь от корней волос
до звезд
ты медленно уходишь в рост...

7.

Внизу подростки — гам и свист
бьют железом по железу
один на другом
ездят верхом в пыли
— Дай ему! дай!
— ай!
— Пли! —
две пули в фотокарточку

8.

— Тань! А, Тань!

9.

Встань
закрой форточку

Генрих Сапгир


***
Стоит мужичок под окошком
И прямо мне в очи глядит
Такой незаметный на вид
И так подлетает немножко
И сердце внутри пропадает
И холод вскипает в крови
А он тихонечко так запевает:
Ой вы мене, вы текел мои
Фарес!

Дмитрий Пригов

САМОУБИЙСТВО

Маловато во мне воздуха.
Придется отворить
все свои окна и двери,
придется.

Вспороть крышу,
разворотить стены, фундамент.
Проветрить.

В конце концов, это мое право –
право на воздух.

Анна Свирщинская


***
Пейзаж кудряв, глубок, волнист,
Искривлен вбок непоправимо,
Прозрачен, винно-розов, чист,
Как внутренности херувима.
И стыдно, что светло везде
И стыдно, что как будто счастье
К деревьям, к воздуху, к воде,
Чуть-чуть порочное пристрастье.
Тот херувим и пьян и сыт.
Вот тишина! Такой не будет,
Когда я потеряю стыд
И мелкий лес меня осудит.
Быть может, Бог, скворец, овца,
Аэроплан, корабль, карета,
Видали этот мир с лица, -
Но я внутри его согрета.
А к липам серый свет прилип,
И липы привыкают к маю,
Смотрю на легкость этих лип
И ничего не понимаю.
Быть может, теплый ветер – месть;
Быть может, ясный свет – изгнанье;
Быть может, наша жизнь и есть
Посмертное существованье.

Аделина Адалис


УМЕРШИЙ МУЖЧИНА
…например, из тумана и разных звуков,
шагов на лестнице
появляется распорядитель завещания,
с отсутствующим видом.
это и есть начало всего.

вчера уже далеко…
мы на стульях в темном баре,
не знаем, куда девать искаженные лица.
словно почтовый конверт, вывернутый наизнанку.
«это правда? нет ни образа, ни формы?» -
если представить себе смерть, то, пожалуй, все было именно так.

знаешь, М., в лезвии бритвы до сих пор видно
вчерашнее голубое равнодушное небо.
но не вспомнить, когда и в каком месте
я потерял тебя из виду.
КОРОТКОЕ ЗОЛОТОЕ ВРЕМЯ -
тебе дали его под залог,
который теперь ты вернул богам, в их Божественную казну.
«да, это наш старый чек», - бубнит распорядитель.

всегда была осень,
и вчера, и сейчас.
«опадают тоскливые листья», -
этот голос идет к человеку, по улице,
идет путем черного корабля.

в день похорон нет слов,
и некого встретить.
горечи и гневу, недовольству
нет нигде места.
подняв глаза к небу,
засунув ноги в тяжелые ботинки,
ты тихо лег на бок:

«прощай.
нельзя больше верить
ни в солнце, ни в море».

скажи,
твоя грудь болит до сих пор?
ответь мне,
ответь
мне
М., уснувший в земле.

Аюкава Нобуо


АМЕРИКАНСКАЯ ПОЭЗИЯ
Чем бы она не была, ей нужно иметь
Крепкий желудок, способный переварить
Уголь, резину, уран, звезды, стихи.
Она как акула с проглоченным утюгом,
Обреченная плыть и плыть средь пустынных морей,
По временам издавая почти человеческий крик.

Луис Симпсон 

ПРИТЧА О СЛОВАРЕ

Одно слово отсылает к другому слову, одно значение
к другому значению: значение простирается подобно
светлым волосам дамы на берегу,
которые касаются кораблей и моря.
И слово, чтобы не умереть в другом
слове, становится пеплом.
Человек умирает: мой брат, моё подобие,
которое отсылает к другому подобию, поскольку категория
человека универсальна и простирается подобно
волосам, дотягиваясь до самых звёзд.
А на могильные плиты светит луна, и
собака лает, когда человек умирает.
Спросите собаку: Что есть безумие? —
и она пролает три раза.
Но вернёмся к проблеме смысла:
он, согласно Дао, ускользает из речи, следовательно,
значение — не фигура речи.
Единственное означающее — это смерть, которая,
говоря языком структурализма, есть важнейшая
речевая фигура, поскольку является словом Божьим.
Пеликан плюёт в мой рот, и рыба жаждет
в моих руках: согласно словарю, «жаждать —
испытывать жажду», подобно собаке, которая лает.
Я вспоминаю, что однажды Антонио назвал меня
Хамфри Богартом, человеком «в пустом плаще», как
он написал в одном из стихотворений в книге, посвящённой
его возлюбленной, Ольге, чьи волосы простираются по бумаге.

 Леопольдо Мария Панеро


ТЕРРИТОРИЯ СТРАХА
Одиноко пауку в паутине страха
одиноко, и сражается паук со звёздами страха
и поёт, поёт паук песни страха,
например, такие: страх — это
женщина, идущая босиком по снегу,
по снегу страха, которая молится, просит на коленях у Бога,
чтобы не было смысла, чтобы
смерть прошла по улицам обнажённая,
предлагая себя и протягивая руку, чтобы
нас отвести в Страх.

Леопольдо Мария Панеро


ОТЧАЯНИЕ

Кто оно?
Железная дорога, ведущая в ад?
Хруст, как у сломавшейся ножки стола?
Надежда, случайно переливающаяся за край выгребной ямы?
Любовь, что вытекает в раковину, будто плевок?
Любовь, что сказала: «навеки, навеки»,
а после переехала тебя, как грузовик?
Ты – молитва, всплывающая в рекламе на радио?
Отчаяние,
Ты мне не очень-то по душе.
Ты не гармонируешь с моей одеждой или сигаретами.
Что же ты здесь делаешь,
большое, как танк,
нацеленное на половину жизни?
Ты что, не можешь просто проплыть мимо дерева,
вместо того, чтобы селиться здесь, у моих корней,
выталкивая меня из привычной жизни,
когда она так долго была моей утробой?

Ладно!
Я возьму тебя в путешествие,
где столь долгие годы
руки мои немели.

Энн Секстон


КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Комната, колышимая ветром.
Комната над лесом. Скрип -
крап еловый. Окна меркнут.
Спи-умри.
Еле-еле держится, подвешен
криво за иглу, за высь
ели, покачни скворечник -
рухнет. Спи-вернись
в глубину яйца. Пора в сна
лечь
тень, свернуться в тьмы
землю круглую, обратно,
птичьими костьми.

Хельга Ольшванг


МОЯ МОЛИТВА

Господи
Меня помилуй
И прости.
Я летал на аероплане.
Теперь в канаве
Хочу крапивой
Расти.
Аминь.

Василий Каменский

ЗДЕСЬ УТЕШЕНЬЯ НЕТ

Нет обочин у моих дорог.
Твои цветы пусть отцветают,
текучий путь мой одинок.

Из двух ладоней маленькая чаша,
и сердце – холм, который слишком мал
для отдыха.

Ты знаешь, я всегда на берегу,
где облетает море.
Египет перед моим сердцем,
Азия брезжит.

Огонь сжигает одну из моих рук,
кровь моя – пепел. Мои всхлипы мимо
Тирренских островов
с грудями и костями.

Даль брезжит в белых тополях
с лугами-берегами Иллис.
Эдем, Адам, земля
из нигилизма с музыкой.

Готфрид Бенн


КРУГОВОРОТ

Единственный боковой зуб девки,
которая умерла безымянной,
содержал золотую пломбу.
Остальные, как по молчаливому договору, были
удалены.
Его выдернул санитар морга,
заложил в ломбарде и пошёл на танцы.
Потому что, сказал он,
только земля должна отойти в землю.

Готфрид Бенн


ПЬЯНИТЕЛЬ РАЯ
Пьянитель рая, к легким светом
Я восхожу на мягкий луг
Уже тоскующим поэтом
Последней из моих подруг.

И, дольней песнию томимы,
Облокотясь на облака,
Фарфоровые херувимы
Во сне качаются слегка,—

И, в сновиденьях замирая,
Вдыхают заозерный мед
И голубые розы рая,
И голубь розовых высот.

А я пою и кровь, и кремни,
И вечно-женственный гашиш,
Пока не вступит мой преемник,
Раздвинув золотой камыш.

Бенедикт Лившиц


АНДРОГИН
Ты вырастаешь из кратера
Как стебель, призванный луной:
Какая медленная вера
И в ночь и в то, что ты со мной!

Пои, пои жестокой желчью
Бегущие тебя цветы:
Я долго буду помнить волчью
Дорогу, где блуждала ты,

Где в час, когда иссякла вера
В невоплощаемые сны,
Из сумасшедшего кратера
Ты доплеснулась до луны.

Бенедикт Лившиц

***
Восторгов моих пароходик,
Коробочки детского страха
И сырые ресницы года
Под мышиной с крестом папахой.
Но блошиный сезон завершился.
Я привязан к последней Оле,
Как футляр с брадобрейной машинкой
К путешествующим поневоле.
Но сильнее меня подоконник,
Высыханье пустого стакана,
Притяжение слов стекольных,
Будто выкройка по лекалу,
Закатившиеся украшенья,
Кино на местах дешевых,
Холодный платочек шейный
В городе у решетки,
Где пряталась в ящик Леда
В треугольнике Летнего Сада,
Где я с трамвайным билетом
Охотился за голосами.

Николай Звягинцев


***
Невозвратимый
Неустрашимый
Необъяснимый
Молчи навек
Тихо дыши
Делай что хочешь
Просыпайся глубокой ночью
Подражай соловьям
Облакам
И полярному льду
В море высоком
Синем далеком
Тихо идут золотые часы
Судьбы
Тихо ветер колеса тронет
Колокол нежный, колокол белый
Звук золотой подаст
Темное тело
Сможет упасть

Борис Поплавский


***
улиточкой стану и буду улиточкой жить
так как нигде никого никогда не встречали
улиточкой маленькой хочется стать умереть
затем что всё будет сначала и синенький дождик прольётся
и так хорошо когда ветер сырой и сырой
ласкает дышаться и нитков игрушков пластинков
и мандельштама я нет не люблю не надейтесь
просто мрачный собой стишок и больше вообще ничего
в следущей жизни быть может такой разноцветный
вёрткий как майское дерево будет звенеть.

Ирина Шостаковская